Если автор «Хроник Нарнии» и известнейших христианский апологет XX века едва ли нуждается в представлении, его корреспондент известен не так широко. Джованни Калабриа, итальянский католический священник, основатель Конгрегации бедных служителей Божественного Провидения (Congregazione dei Poveri Servi della Divina Provvidenza), за первые же десятилетия своей работы открывшей по всей Италии десятки приютов для детей-сирот и детей из бедных семей. Джованни Калабриа был беатифицирован в 1988, а канонизирован в 1999 году папой Иоанном Павлом II. Увлеченный идеей единства христиан, дон Джованни вел переписку с представителями различных христианских конфессий. В 1947 году, прочтя итальянский перевод «Писем Баламута», Калабриа решил написать Льюису, но, не зная английского, предпочел использовать латынь.
Льюис, хотя он неплохо знал итальянский, с увлечением включился в эту переписку именно на латыни, что само по себе очень характерно. Для Льюиса, профессионально занимавшегося историей средневековой литературы, было крайне важно увидеть предмет исследования глазами современника. Именно в этом секрет популярности среди историков литературы его книг о средневековой аллегорической поэзии или «Потерянном рае» Джона Мильтона. Неудивительно, что Льюис был рад поводу использовать язык изучаемой им древней культуры в качестве инструмента живого общения.
Для Льюиса, профессионально занимавшегося историей средневековой литературы, было крайне важно увидеть предмет исследования глазами современника.
Дон Калабриа в первом же письме раскрывает свою заветную цель – единство христиан. По его мысли, послевоенная разруха и соединившие народы Европы общие страдания сближают тех, кто прежде был разделен, не только нации, но и конфессии. Автор «Просто христианства» с готовностью подхватывает эту мысль. Глубокая приверженность каждого из корреспондентов своей традиции позволяет им видеть, что в главном они едины. В одном из первых писем Льюис сравнивает непримиримых противников – католика Томаса Мора и протестанта Уильяма Тиндейла (оба были казнены за свою веру), говоря, что их противоречие «проистекает не от их грехов и невежества, но от их добродетели и глубины веры», и невозможно поверхностно судить о том, кто из них прав, а кто нет , «ибо суды Божии — бездна».
Необходимость писать на чужом для него и располагающем к ясности мысли и формулировок языке заставляет Льюиса в сжатом и отточенном виде проговаривать идеи, растворенные во многих его работах и письмах. Таково, например, рассуждение о дехристианизации Европы:
Ошибаются те, кто говорит: «Мир снова обращается в язычество». О, если бы это было так! На самом деле мы падаем на куда более низшую ступень. Человек «постхристианский» не похож на человека «дохристианского». Они отличаются так же, как вдова и девица, между которыми нет ничего общего, кроме отсутствия мужа. Но сколь велика разница между отсутствием мужа, которому надлежит явиться, и мужа, который потерян!
То же самое касается столь важной для Льюиса мысли о необходимости работы по «подготовке к Евангелию», в рамках которой, строго говоря, написана большая часть его апологетических сочинений:
Я полагаю, что нужно усердно заниматься не только евангелизацией (это определенно так), но также и подготовкой к Евангелию. Прежде чем говорить о Боге, многих нужно сначала призвать к исполнению естественного закона. Христос обещал отпущение грехов: но что это значит для тех, кто, не зная естественного закона, не ведают, что согрешили?
Однако не менее, чем памятник неповерхностного межконфессионального диалога, переписка Льюиса с Джованни Калабриа интересна как человеческий документ. Именно это измерение придает их богословским выкладкам особую и пронзительную глубину.
Лейтмотив этих писем – просьба о молитве и надежда на подлинную встречу после смерти; их немногословие и присущая латыни сдержанность словно бы подчеркивают, по контрасту, интенсивность внутреннего диалога, в слова не умещающегося.
Руководитель мощного и разветвленного благотворительного движения и один из самых авторитетных христианских авторов XX века предстают в этой переписке людьми, ведущими тяжелую и не всегда успешную духовную борьбу, отчаивающимися и упорно преодолевающими это отчаяние. Возможно, именно заочность общения позволяет Льюису признаваться «другу по переписке» в том, в чем он не признается даже своим близким. Так, мы узнаем, что весельчак и душа общества Льюис был склонен к унынию («тот из семи смертных грехов, что имеет надо мною особую власть, хотя немногие верят этому, глядя на меня») и депрессии. Быть может, самое мрачное из всего эпистолярного наследия Льюиса письмо датировано январем 1949 года:
Что до моих трудов, не хочу, чтобы ты заблуждался, питая напрасные надежды. Мне идет уже пятидесятый год. Я чувствую, как угасают страсть к письму и талант, если таковой и был некогда; уверен, что и читателям не доставляю прежнего удовольствия…
Вскоре этот исписавшийся и не верящий в себя человек закончит первую из «Хроник Нарнии», впереди у него наиболее плодотворный период его жизни. Джованни Калабриа не отстает от своего корреспондента в откровенности. Уже после его смерти в ответ на просьбу руководителей Конгрегации послать им копии писем их духовного наставника, Льюис отвечает, что уничтожил их после прочтения – именно из-за их почти исповедальной прямоты:
Этот удивительный человек, снисходительный к другим, к самому же себе крайне суровый или даже жестокий, в смирении и некоем святом безрассудстве писал много такого, о чем, мне кажется, следует умолчать.
Корреспонденты предельно открыты друг другу, но так же прямолинейны и в стремлении поддержать и ободрить. Иногда такие знаки духовной поддержки достигают особенной высоты:
Я непрестанно о тебе помню; уверен, что ты призван к особому служению на благо ближнего (…) Те таланты ума и сердца, которыми ты наделен, то положение, которое ты занимаешь перед студентами, – вполне ясно являют волю Божию о тебе. Бог ожидает от тебя, чтобы словами и делами ты твердо и ласково (fortiter et suaviter) вел братьев к Благовестию Христа.
Умение дружить, ценить дружбу и открывать другим глаза на ее ценность было специфическим даром Льюиса, тем, что в апостольские времена называли харизмой. Именно ему принадлежат едва ли не лучшие страницы, написанные о дружбе в XX веке. История его дружбы с Джоном Толкином, Оуэном Барфилдом, Чарльзом Уильямсом или Дороти Сэйерс давно стала неотъемлемой частью истории европейской культуры. Но ненамного менее глубоки его эпистолярные дружбы с людьми, с которыми он общался почти только в письмах – как с англиканской монахиней Пенелопой Лоусон, католической монахиней, филологом и поэтом Маделевой Вольф или Бедой Гриффитсом, оксфордским студентом Льюиса, обратившимся под его влиянием в христианство, а впоследствии создателем уникального синтеза католичества с индийскими духовными практиками.
Переписка Льюиса и Джованни Калабриа – яркий пример диалога, глубине которого ничуть не мешает крайняя скудость материальных точек соприкосновения между корреспондентами. Люди, никогда в жизни не встречавшиеся лицом к лицу, общавшиеся посредством не слишком длинных и многочисленных писем, написанных к тому же на чужом для обоих языке («две души, разделенные пространством, народом, языком, конфессией и возрастом»), оказались, тем не менее, глубоко близки друг другу. Лейтмотив этих писем – просьба о молитве и надежда на подлинную встречу после смерти; их немногословие и присущая латыни сдержанность словно бы подчеркивают, по контрасту, интенсивность внутреннего диалога, в слова не умещающегося.
«Переписка выступает в данном случае как верхушечка айсберга – пишет один из рецензентов – за несколькими десятками страниц звенят, соприкасаясь, две колоссальные вселенные, масштабы которых угадываются по мерцающим в тексте маячкам. (…) думается, что сердце общения между двумя корреспондентами, никогда не встречавшимися лично, бьется не в бумаге и чернилах, а за их пределами – в молитве. Таинственную связь людей, искренне молящихся друг о друге, вероятно, можно с полной уверенностью называть общением – в самом высоком смысле этого слова».
К.С. Льюис, Дж. Калабриа. Соединенные духом и любовью. Латинские письма. Перевод Николая Эппле и Бориса Каячева. Редактор Марина Нефедова. Дизайнер Анастасия Новик. Каллиграфия Алексей Чекаль — М.: Никея, 2017 (1-е изд), 2018 (2-е изд). 184 стр.
